Прокофьев, Александр Васильевич
"Обыкновенное чудо Александра Прокофьева"
К известному изречению классика "Природа не храм, а мастерская, и чело-пек в ней - работник" я бы добавил некоторое дополнение: не только работрода ему в этом помощница. Правда, помогает она не всем, а только наделённым особым зрением людям. Почему? Да потому, что смотреть умеют псе, а вот видеть - далеко не каждый. Александра Васильевича Прокофьева Бог наделил эстетическим зрением. Это словно о нем сказал наш гениальный поэт А.С. Пушкин:
И что ж он видит за столом?
Сидят чудовища кругом
Одни в рогах с собачьей мордой,
Другой с петушьей головой,
Здесь ведьма с козьей бородой,
Тут остов чопорный и гордый.
Там карла с хвостиком, а вот,
Полужуравль и полукот.
Такою рода персонажей для сотворчества с природой в достатке имеется в ее кладовых, но далеко не каждому придет в голову, что какой-нибудь кусок древесной коры либо прихотливо изогнуты и корень могут ожить под талантли¬выми руками зоркого человека, удивляя кажущейся простотой художественно¬го решения в том жанре, который иногда несколько уничижительно называют поделками, хоти в самом этот слове нет и намека на снисходительное, а то и во¬все пренебрежительное отъединение их от "настоящего искусства". Хотя, что греха таить, гигантская машина прессы не обращает на мастеров древесной пластики такого внимания, как, например, на живописцев, а осо-бенно тех, кто, исчерпав себя в реализме, ищет новых форм до такой степени, что об их творениях как раз уместно сказать - поделки.
Родена: "Беру материал и отсекаю от него все лишнее". Другое дело, что скульптор работал с благородным мрамором, а Александр Васильевич с бросовым. Его работы всегда существуют в единственном экземпляре. Вот в том и особенность сотворчества с природой, что внимательному челове-ку она не только дает единственный в своем роде материал, но и подсказывает, как им мудро распорядиться, чтобы вдохнуть в него жизнь.
Вдохнуть жизнь! Как часто мы употребляем эти слова, не особенно вдумы-ваясь в их этимологическую близость к слову "вдохновение", без которого творчество останется мертво, как бы ни старался художник подгонять его "под жизнь". Александру Прокофьеву ничего подгонять под жизнь не надо. И в этом его преимущество над собратьями по творчеству, работающими с более привычным в сфере искусства материалом. Его "персонажи", возможно, и выглядите непривычной странностью, или, вернее, со странной непривычностью, однако они одушевлены до такой степени, что доказывать их вовсе не химерическое, а реальное существование в природе Прокофьеву нет нужды. Его "героям" веришь, ка¬кой бы замысловатости формы они ни были. Глядя на то или иное изваянное мастером из природы существо, невольно вспоминаешь откровения небезызвестного Франкенштейна с его рецептурой и результатом творчества: "Однажды ненастной ночью я узрел завершение моих трудов... Я увидел, как открылись тусклые желтые глаза, существо начало ды¬шать и судорожно подергиваться... Желтая кожа слишком туго обтягивала его мускулы и жилы: волосы были блестящие и длинные, а зубы белые, как жем¬чуг; но тем страшнее был их контраст с водянистыми глазами, с сухой кожей и узкой прорезью черного рта". Вот вроде бы так же творит и Прокофьев. У него тоже встречаются типажи с "узкой прорезью черного рта", однако - удивительное дело - гомункулусу Франкенштейна место в "ужастиках", а деревянные скульптуры нашего земля¬ка лучатся добрым светом, радуют глаз неистребимой жизнерадостностью пер¬сонажей русского фольклора. У искусства нет и не должно быть иных целей. Нашего земляка в отличие от известных художников-передвижников, мож-но, пожалуй, назвать художником-подвижником. На том основании, что он, посвятивший себя прикладному искусству, "несет его в массы", не дожи¬даясь, когда ценители традиционных русских ремесел придут к нему в мастер¬скую или на выставку его произведений. Впрочем, у произведений Александра Прокофьева всегда есть соавтор. Имя ему Природа, поскольку она, во-первых, дает материал для творчества, а во-вторых, тренируя вкус и наблюдательность, служит неиссякаемым источником вдохновении. То, что выходит из-под умелых рук мастера, порой, видимо, по недоразумению, называют поделками. И есть в этом слове оттенок некоей обидной уничижительности, как и в слове "ремесленник", каким мы порой прочерчиваем разницу между мастером и подмастерьем. Александр Прокофьев не видит в слове "ремесленник" ничего для себя обидного, ведь Русь всегда славилась своими ремеслами. И Феофан Грек, и Андреи Рублев были ни кем иными, как ремесленниками. Палехские масте¬ра лаковой росписи, творцы федоскинской глиняной игрушки, иконописцы и тысячи вошедших в анналы отечественной культуры и безвестных умельцев занимались ремеслом как творчеством. И никакой грани в этих понятиях испокон веку не было. У Александра Прокофьева, коренного самарца, есть если не мечта, то страстное желание возродить народные промыслы там, где они приходят к упадок, да и родную Самару сделать законодательницей собственного ремесленного стиля, чтобы наши народные умельцы славились так же, как стеклодувы из Гусь-Хрустального, оружейники из Златоуста, мастера чугунного литья из Кыштыма, как камнерезы, чеканщики, ювелиры узорной финифти. Но не прославился пока наш город самобытным прикладным искусством, какое было бы как его оригинальная марка, как своеобразный товарный знак в одном названии своем раскрывающий характер местности и населяющего ее народа. Александру Прокофьеву кажется это несправедливым. Когда он пишет в своих искренних стихах: "Я древним ремеслом своим горжусь! ", в этих словах присутствует и некий протест против отношения к его промыслу, как чему-то вторичному, не основному в искусстве. Слишком вроде бы не элитарно то чем занимается Прокофьев, а его истоки, по известному выражению, и принадле¬жит народу, все-таки пытается освободить себя от налета демократичности, полагая, очевидно, что простота всегда хуже воровства. Искусство обращено к элите. Оно ждет именно ее признания. Модные ныне художники Сафронов. Врубель, Шаховская и другие обслуживают сильных мира сего, поме¬щая лики VIР-персон в облачения и интерьеры минувших эпох. Новая знать в восторге. Придворные живописцы материально вознаграждены. Александру Прокофьеву порой приходится слышать от "маститых" жрецов искусства вопрос: "А что вы заканчивали? Вы ведь в Академии художеств не обучались?" Нет, не довелось. Учителем Прокофьева была и остается природа. Это она дарит ему сюжеты, предлагая их порой почти в готовом виде. Остается только убрать все лишнее, оставив только то, что нарисовало художническое вообра¬жение - и в экспозиции этот экспонат будет волновать мысль созерцающего его человека: " Вот до чего вроде все просто. Да как же это я сам-то не додумал¬ся? Куда на выдумки природа торовата! Да не всяк умеет различить в ее прояв¬лениях то, что она дарит внимательному глазу и чуткому сердцу. А Александр Васильевич и сам зорко видит и других этому научает. Понимая., что наиболее впечатлительны люди в детстве, он, по велению сердца, стал постоянным гостем в школах, детских домах, клиниках для детей-инвалидов. Дети - благодар¬ные зрители и тонкие ценители. Теперь уже и работает Александр Прокофьев преимущественно для них. И вот письмо в редакцию, написанное детской ру¬кой: "Сегодня у нас в Самаре возрождаются многие храмы в основном на деньги верующих. Но есть в городе и добрый человек Александр Васильевич Прокофьев, которому в жизни удалось построить свой храм - храм души и сердца". Хорошо, что дети безошибочно понимают, кто перед ними, когда Александр Васильевич приходит к ним с уроками добра. На одной из фотографий он запечатлен с доверчиво внимающим ему ребенком, который за несколько часов до этого вышел из реанимации. И как прекрасно, что в восстановитель¬ный период рядом с этой девочкой оказался человек, полный трогательной любви к детям, и его мягкая искусствотерапия вернула девочке интерес к жизни. Это - целительна доброта Александра Прокофьева. Взгляните на богома¬терь работы Александра Прокофьева. Образ богоматери - это всепоглощающий образ добра. Недаром, эта работа мастера так высоко оценена искусствоведами. В творчестве Прокофьева, как и в языческих элементах средневекового русского прикладного искусства, чувствуется постоянное присутствие антитезы зла. И это не случайно. Автор, как мы уже подчеркивали, творит добро, служит ему и пропагандирует добро своим нетривиальным художественно-эстетическим поиском. Вот и говори после этого о нейтральности Прокофьева к борьбе идей в искусстве, если его позиция читается отчетливо, а и все-то идейное противоборство сводится единственно к борьбе Добра и Зла. Создаваемые Проко¬фьевым образы рождены не волей слепого случая, когда художнику в его путешествиях под ноги попадается некая загогулина. Александр Васильевич опирается на классическую мифологию, русскую сказку и всю сферу искусства, связывающую реальность с волшебством. То есть поле его деятельности -это поле одухотворенной гуманитарной культуры. Его объемно-пластические композиции перекидывают мост от прошлого к настоящему. Они ирреальны и реальны одновременно. В них серьезность органично сочетается с авторской иронией. У Прокофьева нет будоражащих воображение редких диковин. Тем ценнее результаты творческого вдохновения мастера. Для Прокофьева и его последователей пространство густого леса, зелено¬го моря кленов, ясеней и дубов — это и есть мастерская. Смотри, бери, твори!
Природа - вот неисчерпаемый источник вдохновения. Припав к этому жи-вотворящему роднику, нельзя не испытать творческого вдохновения. Л вдох¬новение, как мы уже говорили, сродни самому вечному дыханию жизни. Собранная в единое целое галерея рукотворных образов Александра Васильевича Прокофьева - прекрасное тому свидетельство.
