Криушкин Константин Михайлович

Содержание

1 Данные
2 Должности
3 Биография
4 Воспоминания Константина Михайловича в 20 лет:
5 Выписка из партбилета
6 Награды

Данные

Дата рождения: 3.08.1942
Дата смерти: 22.04.2000
Образование:
Горьковский пединститут (1956)
Горьковская областная партшкола (1956)
Педстаж: 30 лет.
Воинское звание: младший лейтенант

Состав: политический

Присяга: принята 23.02.1942

Должности

1941 год – Курсант-артиллерист

1942-1943 года – Командир орудия 76 мм

1943-1946 года – Старший писарь

Войну закончил с званием – сержант.

Биография

Родился 3 сентября 1922 года.

Член КПСС с 1945 года. Участник Великой Отечественной войны. Был назначен первым директором Арзамасской Вспомогательной школы-интерната в августе 1964 года. Константином Михайловичем в школе были оборудованы классы, поставлены перегородки, был проведён необходимый ремонт. Проработал в школе с 1964 года по 1966 год.

В городской газете «Арзамасская правда» было указано про Криушкина Константина Михайловича:
«Первым директором школы был Константин Михайлович Криушкин. Под его руководством был произведен декоративный ремонт, образовались классы.

По словам директора Устимовой Светланы Никитичны и работника школьного музея Галины Евгеньевны, у Криушкина есть сын и дочь. Дочь живет в Нижнем Новгороде, а сын был учителем в Восьмой школе и живет в Арзамасе.

В школе было мало сказано о педагоге.

С 12 декабря 1941 года по 14 декабря 1946 года – проходил службу

23 февраля 1942 года – принял присягу

1941 год – Курсант-артиллерист

1942-1943 года – Командир орудия 76 мм

1942-1943 года – Лечился от ранения левой руки

1943-1946 года – Старший писарь

Войну закончил с званием – сержант.

За заслуги в 1952 году ему дали должность младшего лейтенанта.

Умер 22 апреля 2000 года.

Воспоминания Константина Михайловича в 20 лет:

2 эпизод: «В такой ночной октябрьский дождь я не спал в 1942 году в Смоленской области, когда с группой легко раненных, пробирался в госпиталь.

Долго мы шли голодные, холодные, истощенные, обездоленные.

Ночевали в открытом поле, сырых землянках, разрушенных домах и летних шалашах. Попадались деревеньки, в которых не было жителей, а еще темные трубы дымоходов и серые пятна пепла на бывших улицах.

Подошли к одной деревушке поздно вечером. Она была вся забита военными. Долго мы ходили из дома в дом - везде народ, военные; подошли к крайнему дому на берегу оврага. Хозяин в сенцах нам сказал, что можно ночевать на сеновале. Он прошел с нами и открыл сарай, набитый душистым сеном. За год войны я потерял давно знакомый запах и распахнутая дверь и горячая волна сенного запаха сразу вернули меня назад.

Долго мы рылись, ползали, укладывались в ночной тишине. Трудно было уснуть от нахлынувших воспоминаний и от боли в руке… Я всю ночь не спал»

1 эпизод «Наша 262 стрелковая дивизия, оформленная около г. Клин Калининской области, двигалась на фронт (Смоленская область). Шли пешком только ночью, днем было нельзя – немецкие самолеты висели в воздухе как стервятники. Их ноющий звук сразу же вызывал тревогу. Случалось идти днями, которым нет ни конца, ни края.

Я был командиром орудия 76 мм пушки, которая по уставу того времени, поддерживала пехоту огнем и колесами. Из расчета помню Воеводина, горьковчанина из Дзержинска, рослого и медлительного дядю. Ездовым он был. Наводчика Лушкарева, жителя гор. Ленинграда, грамотного и веселого парня. Тракторист из Тамбовщины Завазин, пройдоха-парень. Боязливого и робкого из Чувашии, голубоглазого и наивного парня, фамилию не помню. Я ему всегда отдавал табак, не беря за это сахар. На привалах готовили еду и ели ее из котелков горячими алюминиевыми ложками.

Ночами проходили деревни, в которых нигде не замечали огонька. В октябре подошли непосредственно к передовой линии. Из—за колючего сосняка и ельника наблюдали за немцами, который так много принес нам зла и ненависти. Весь расчет спал около трех громадных осин. Неприветливая холодная земля плохо нас согревала. Часто я ложился под эти сосны и смотрел в бездонное и чистое осеннее небо, на громадные осины, лишенные листвы, на изрытую израненную землю. Становилось тоскливо, щемило сердце, вспоминая о доме, страшила неизвестность предстоящих боев. В эти минуты – хотелось - побыть дома, унестись от действительности, забыться.

Но артвзрывы, очереди пулеметов, ахающие разрывы мин, трассирующие следы в предзимнем холодном воздухе; деревья, вершины которых срезаны дыханием войны; воронко от взрывов, разбитые танки и машины, стоны раненных и умирающих слишком напоминали о долге солдата и сердце наполнялось звенящей ненавистью, кто так топал и испоганил нашу многострадальную землю

Особенно я пал духом, когда на рассвете увидел в чаще сосняка убитого разведчика. В маскировочном халате, в обмотках и в пилотке, он лежал, усыпанный блестящими капельками росы. Росинки как жемчужинки висели на его темных волосах, наполнили глазные впадины, остались на скрюченных пальцах, на щетине небритого лица. А открытые глаза запечатлели ужас смерти и капельки росы на них создавали иллюзию слез. Я до сих пор помню эту скрюченную фигуру и сосенки, которые окружили его, карабин с турым дулом и помятую высокую траву с крапинками крови на ней. Я долго стоял около него потому, что и моя участь могла быть такой. По телу проползла волна холодной дрожи, голова наполнилась звоном тоски, дыхание стеснилось, мысли оставили голову и только четкая дробь автомата и взикание пуль заставили меня прийти в себя, понять, где я нахожусь и что делать. Я быстро присел, оглянулся и присоединился к своим, которые возвращались с передовой. Я целый день не ел и ночь не спал, убитый виденным и пережитым… И до сих пор сосна для меня неприятна и сосновый лес всегда напоминает мне это.

В конце октября в одну из ночей мы были подняты и нам зачитал комбат приказ о наступлении. Все это я воспринял так, как надо, но не мог победить чувство, что нам до передовой надо идти раздетыми, а шинели скатать. Когда поднялись все и началась напряженная и молчаливая возня к выступлению на передовой рубеж, от того чувства страха перед холодом ничего не осталось.

В 3 мы были на заранее подготовленном рубеже. Через час началась артподготовка, которая длилась часа два. Помню страшный рев орудий, могучую полосу взрывов впереди нас, дрожь земли. А когда поднялась пехота и хотела сделать первый бросок, земля и опушки, хранящие жуткую тишину ожили, и заговорили огнем пулеметов, орудий минометов и стрекотом автоматов. Наше орудие сделало 16 выстрелов прямой наводкой.

А потом я увидел, как наш командир взвода лейтенант Горшков (из Вологды) вдруг осел и повалился, как мощный взрыв заставил наше орудие подпрыгнуть, как наводчик беспомощно повис на станине, как командир взвода боепитания Луговой с обезумевшими глазами тянулся за своими ногами, которые отлетели от него метра на три, как старшина батареи пытался собрать кишки, от которых шел парок, в развороченный живот. От батареи в первый же день осталось всего 30 человек. В моем расчете - трое . Моя шинель в трех местах оказалась пробитой. Голова была страшно тяжелой и пустой в одно и тоже время. Из рукава левой руки по мизинцу стекала холодная струйка и стучала по ботинку. В горле пересохло, на зубах хрустел песок. Хотелось пить. Я потянулся за флягой, но ни ремня, ни фляги на себе не обнаружил. Кругом стон. На опушке леса находились наши лошади и я пошел туда в надежде найти воду. Лошадей не оказалось, они разбежались. И только около трех или четырех солдат возились и освежевали трупы их. На повозке лежал Воеводин с развороченной челюстью. Язык отвис у уха и желтые зубы, подкрашенные капельками яркой крови, лежали на воротнике, пропитанном кровью. Он мычал, в горле у него клокотало, а большие, запачканные кровью и землей руки, вздрагивали и беспомощно замирали. Около него возились санитары. Один из них сказал мне: «Ты, старший, видимо, ранен. Видишь, кровь капает». Я только в этот момент вспомнил о себе. Он взял мою левую руку и сказал: «Ну, сожми». Рука не подчинялась, где-то болело. Но он сказал, что не страшно. Я снял шинель и он забинтовал мне руку и сказал: «Счастливый!» Я только потом понял значение этих слов.»

Написано в 1963 годе.