Эссе Ани Ильиной Письмо из военного детства
Война не обошла ни одну семью. Многие люди погибали, а те, кто выживал, возвращались тяжело ранеными. Но были и те люди, кто не воевал – дети, женщины, они трудились в тылу, обеспечивая воюющий народ продуктами.
В Ленинград я попала перед самой войной в 1939-м – крёстная забрала меня из Белоруссии, чтобы устроить на работу, тем самым, облегчив существование моей многодетной семьи. Жили в Мариенбурге – пригороде Ленинграда.
Когда немецкие танки были уже под Гатчиной, мы отправились в город. Добирались пешком через болота вместе с другими беженцами. В городе я устроилась на секретный завод по выпуску боеприпасов и поселилась в общежитии. С наступлением осени становилось всё труднее с провизией. Ввели карточную систему. Со временем единственным продуктом, который можно было взять по карточкам, стал хлеб. Нормы его нещадно урезали. Потянулись горькие дни блокады. Люди умирали, стоя в очередях. Ждать хлеба порой приходилось по три дня – транспорт с продовольствием немцы бомбили нещадно. Хлеб делили на порции, нарезали мелкими кубиками и заваривали в кипятке.
Отработав смену, мы шли копать траншеи, куда потом свозили трупы. Занимались военной подготовкой. Нас учили стрелять, ползать по-пластунски. Представляете! Мы, молоденькие девчонки, совершенно без сил, голодные, замёрзшие, не спавшие сутками, преодолевали полосу препятствий!
Я работала на охране завода. В одно из моих ночных дежурств на территории стоял сформированный для отправки на фронт состав. Вагонов восемь – десять, полных снарядов и мин. Немец всё время бомбил, притом прицельно. А в эту ночь дальнобойные орудия не умолкали ни на минуту, и к рассвету один из снарядов всё-таки попал в состав. Пожарным и военным удалось расцепить уцелевшие вагоны и отвести их от горящего. А тот огонь «рвался» целый день. И всё по нам, всё по нам. Меня ранило. Ранение было тяжёлым – один осколок попал в голову, в результате глаз почти вывалился наружу, второй – разорвал ногу от колена до пятки. Но молодой организм, не смотря на голод, справился. Я выжила, меня выходили в госпитале при заводе, и я снова встала в строй.
Голод тем временем доводил людей до исступления, многих лишал человеческого, нередки были случаи людоедства.
Я боялась заходить в ленинскую комнату общежития. Те, кто там жил смотрели такими страшными глазами. Они не гнушались ничем, ели всё, что придётся: и лягушек, и крыс… А однажды умирающий, опухший от голода паренёк попросил меня получить за него хлеб. Когда я вернулась, он был уже мёртвый. Труп юноши комендант перенёс в сарай близ общежития, и ушёл за тележкой, чтобы перевезти его к траншее. Вернувшись назад, он обнаружил только обглоданный скелет. «Крысы оглодали?» - наивно спросила я. Комендант ответил: «Что вы, – люди! Кто-то обрезал мясо ножами, кто-то просто обгрызал».
Зимой мы, заходя в общежитие, заваливались вповалку, чтобы согреться, на длинную дровяную плиту в столовой.
Я стояла на охране цистерны со спиртом. Просителей отлить полулитру было множество, за него с воинских эшелонов солдаты сбрасывали по мешку крупы или ящику консервов. Но я не сдавалась, этот спирт был необходим для обработки оборудования заводов. Умирая от дистрофии, я думала только одно: «Хорошо, что умираю честной».
Война очень многое определила в моей жизни, оставила в моём сознание убеждение, что она является самым подлым, самым страшным, самым ненужным, что есть на свете. Я горжусь тем, что выдержала это испытание и осталась человеком до конца.
