Кузнецова, Марина Петровна
Бижова Полина, МБОУ гимназия № 176, Екатеринбург
ВОЙНА, И НА УРАЛЕ ВОЙНА
Моя бабушка, Кузнецова Марина Петровна, годы Великой Отечественной Войны пережила в городе Свердловске. В 1941 году ей исполнилось 12 лет. Вот, что вспоминает она про свое нелегкое детство и про те времена.
«…1941 год. 22 июня. Рано утром мы услышали сильный гул. Но никто не мог подумать о страшном слове «война». Об этом узнала наша мама, когда пошла на работу, от сотрудников института «Уралмеханобр». К 8 утра мы узнали и причину гула. Это был рев моторов танков, которые отправлялись на погрузку на фронт. Рядом с нами, в бывшем Ново-Тихвиновском монастыре, располагался военный городок. В первый же день началась большая мобилизация на фронт. Вскоре стали поступать раненые.
Семья наша стала меньше - отца, Петра Степановича, забрали на фронт. Нас осталось мама и четверо детей. Старшему моему брату, Саше, исполнилось 15 лет, а сестрам: Гале - 10 лет и Марии - 2 года. Когда начался учебный год, школа наша уже была занята ранеными. Их так много привозили каждый день. Мы начали учиться вместе две школы, сидели по три человека за партой. В 1941 году нас уже посылали работать на мебельную фабрику. Мужчины ушли на фронт, женщины заняли их места, а мы работали на разборке стружки, из которой изготовляли матрасы. Мой брат поступил в реальное училище при 79 заводе на ул. Фрунзе. После окончания, он работал на заводе сварщиком, затем после конкурсного отбора был принят на завод Уралмаш. Вместе с девчонками из своей группы они создали бригаду, а его выбирали бригадиром сварщиков. Там до конца войны они сваривали танки. Работала бригада без перерывов; несколько человек варят, а двое спят тут же на заводе, затем меняются. Иногда спят по 4 часа в сутки. Изредка отпускают домой. У брата была карточка, прикрепленная к спецмагазину, за счет этого существовала вся наша семья.
Танки с Уралмаша уходили эшелонами. Отец наш осенью 1941года приезжал с фронта сопровождающим за танками для своей дивизии. Его взяли, потому что он был местный и хорошо знал завод Уралмаш. Он пробыл дома одну ночь и с эшелоном уехал на следующий день. Больше мы его не видели до 1951 года.
В конце 1941 года меня увезли в деревню Смолята Каменского района, в трех километрах от большого села Покровка, так как бабушка осталась совсем одна. Там в то время стояло две деревушки на хорошей земле, очень чистые и веселые и вокруг них много тополей. Рядом текла небольшая речка Камышинка, вода в ней была хрустальная, вдоль берегов густо росла черемуха. Летом она была мелкая, но быстрая. А весной разливалась и была страшная, такая в ней сила бурлили, что могла все снести на своем пути. Но на счастье она протекала между двух высоких берегов на околице деревни. Здесь, в деревне, мне пришлось многому научиться. Моя бабушка, Афанасия Григорьевна, очень хорошо обрабатывала лен. Она научила меня ткать. Но мы обрабатывали не только лен, а еще и коноплю. Из нее изготовляли веревки. Так началась моя трудовая жизнь.
А летом, после окончания четвертого класса, в 13 лет, я уже работала в полевой бригаде. Мы работали на прополке хлебов, затем на сенокосе и на уборке урожая. Мы несовершеннолетние девчонки работали наравне со взрослыми. Деревенские девчонки привычны были к этой работе, а мне городской было не по силам тяжело. Мозоли на руках не сходили от черенков граблей, окучника и литовки. Двести грамм хлеба давали, если выполнишь норму, одинаковую и для детей и для взрослых. И один раз в день кормили обедом. Работали от зари до зари. Даже стадо коров пригоняли раньше, чем мы возвращались с поля. Комбайна в нашем колхозе не было, убирали хлеб жаткой-самоходкой, запряженной лошадьми. А за ней шли люди и связывали колосья в снопы. Однажды нас предупредили, что будет лунное затмение, и оставили дежурить. Но вместе с затмением поднялся такой сильный вихрь, в кромешной тьме все вокруг закрутилось. Снопы, которые мы давеча уложили друг к другу, поднялись в воздух, словно пушинки выше электрических столбов. А когда направление ветра менялось, они падали, как бомбы и все колосья разлетались. Когда все утихло и кончилось затмение, нам пришлось собрать все до одного колоска.
В деревне мы мало слышали про войну, радио не было и газет тоже. И в это же время, по-прежнему, с фронта постоянно шли похоронки. Очень трудной работой было заготовление силоса для скота. Косили бурьян, который был выше нашего роста, в том числе репей и крапиву и все это в зеленом виде собиралось и вывозилось в большую яму. Там солили и утрамбовывали, затем укрывали и засыпали землей. Силос был запасом витаминов для скота. Когда наступал сенокос – самое веселое время лета, женщины одевались как-то по-другому, как на праздник – все в белых кофточках и платочках. А какой шел запах от трав, особенно при ворошении сена. Ребята нашего возраста работали возчиками на волокушах, а мы девчонки набрасывали сено. И когда наша повариха в обед накладывала нам горошницу, сваренную тут же на костре, нам казалось, что нет ничего вкуснее на свете. После работы мы всей бригадой, переходя нашу речку, устраивали ловлю рыбы: двое натягивали поперек сеть, а остальные длинным березовым валком гнали рыбу в сеть. Попавшуюся мелкую рыбешку мы делили алюминиевой миской и в фартуке несли домой.
Дома тоже хватало работы. Надо было полить огород. Воду носили ведрами из речки с соседкой Нюркой, наши огороды были рядом. Вечером вода в речке очень теплая, мы купаемся. Если погода хорошая, на часок бежим за километр в соседнюю деревню – покататься на качели. Веревки уже все истерлись и оборвались, и мы тайком от председателя выпрашиваем у конюха вожжи. Конечно, тут не обходиться без балалайки, и даже гармошки. Играет на ней очень красивая девочка Рая. Вконец уставшие, мы ковыляем по полю и падаем в постель. Бабушка ворчит, что я совсем отбилась от рук, что напишет маме письмо. Утром она будит меня с петухами. Мы с Нюрой хватаем корзинки побольше, по поговорке из большой не выпадет, бежим через деревню и вброд через речку, поднимаемся на гору и там быстро заполняем корзины грибами, их очень много.
И вот вновь наступает зима, уже 1942 года, а мы с бабушкой занимаемся обработкой льна, ткем мешковину. Из нее шьют мешки, их наполняют сеном, овсом и отправляют на фронт для лошадей. Еще вяжем носки и также отправляем на фронт. А весной 1943 года у нас с бабушкой большая радость – вернулся ее младший сын Иван без руки. Ему всего 21год. Так как бабушка теперь не одна, я в сентябре 1943 года возвратилась домой в Свердловск. Но перед этим я сильно простудилась при заготовке сена на болоте, все тело покрылось нарывами, их больше сорока штук.
Я устраиваюсь на работу в институт «Уралмеханобр». Он был филиалом Ленинградского института. Там при институте жила моя семья. Поэтому, когда началась война, и Ленинград сильно бомбили, к нам вывезли всех работников, кто еще остался жив. Их размещали на чердаке и в гараже на построенные специально для этого нары. Большинство из этих людей не могли работать и нуждались в уходе. Со временем их разместили по квартирам. Они очень бедствуют. Когда они немного окрепли, их устроили на работу, но они часто болели. В городе очень много госпиталей. Девчат постарше меня посылали дежурить в госпиталях и встречать раненых с фронта. Их теперь много появилось на улицах, особенно на костылях или с перевязанной головой. Институт занимался определением содержания металлов в породе, для этого перерабатывали огромное количество руды. Однажды привезли целую платформу руды. Она поступала в дробильный цех. Там было специальное еще довоенное немецкое оборудование: дробилка - блек. Но не все крупные куски могли пройти через нее, их приходилось разбивать кувалдой. Представьте, как мы девочки 14-15 лет, да еще при недостаточном питании, управлялись с этими глыбами. Вся руда сначала просевалась, затем пропускалась на блеке, затем дробилась на валках и вновь просеивалась. Мы садились на перевернутые ведра, чтобы немного отдохнуть и тут же засыпали. Кто-то во сне падал на цементный пол и даже не просыпался. Работа была очень тяжелая, да еще помещение не отапливалось. Легче было, когда брали пробу несколько ящиков и ее уже обрабатывали в теплом помещении.
После деревни в городе был голод. С продуктами было очень плохо, карточки не всегда отоваривались или отоваривались только частично. А работа становилась все тяжелее. Из-за недостатка энергии днем, работали по ночам и в ускоренном темпе. От нас зависели данные по содержанию железа в рудах, которые поступали на Верх-Исетский завод. Нам выдавали спецодежду и парусиновые ботинки на деревянной подошве, на которые мы от холода наматывали у кого что было. Так мы ходили и летом и зимой. Зимой нам еще выдавали халат и телогрейку. Инструментами нашими чаще всего были лопата кувалда и совки, а также тяжелые железные носилки, в которых мы перетаскивали руду, и сита величиной с носилки. Дисциплина была очень строгая. За 15 минут опоздания могли судить и дать шесть месяцев лишения свободы. Чаще вычитали штраф из зарплаты. По ночам приходилось дежурить, охранять объекты. Свет часто выключали, с темнотой устраивали затемнение на окна. Даже уголь, который поступал для отопления института, мы вывозили со станции Шарташ сами. С каждой лаборатории посылали по одному человеку на разгрузку угля. Если в котельной заболевал кочегар, мы замещали его по очереди. Жизнь в институте продолжалась. Каждую победу хоть скромно, но отмечали. Несмотря на тяжелое время, детям в Новый год ставили елку. Она была не хуже, чем в наше время. Так же как до войны привозили чучела зверей и ставили вокруг елки. Их брали в музее на прокат. Дети водили хоровод вокруг елки, получали подарки и пили праздничный новогодний чай. Мы в 15-16 лет уже считались взрослыми и немного завидовали им, но нам не запрещали участвовать в празднике. Когда заканчивалась тяжелая работа на холоде, мы работали в лаборатории. Там была совсем другая атмосфера. Сидели за высокими рабочими столами и растирали пробы минералов в ступах. Затем обрабатывали на стержневых мельницах. Работа была интересная и ответственная.
Поздней осенью 1943 года я тяжело заболела двусторонним плевритом, лежала в больнице. Болела полтора месяца, а потом меня выписали на легкий труд, так как тяжелую работу выполнять не могла. Весь 1944 год был очень тяжелый. Мама ходила с опухшими от голода ногами. Я тоже плохо выглядела. Младшая сестра ходила в школу, но учиться не могла, только ждала, когда дадут чай и булочку. Продуктов не хватает, карточки полностью не отоваривают. Вместо мяса дают селедку. Мама попросила меня съездить в деревню за продуктами, сама она не может - не отпускают с работы. Мне тоже с большим трудом отпустили на одни сутки. Вечером после работы еду поездом 2 часа. От станции иду 5 км лесом по темноте. Ночую в Покровке у маминой крестной, а рано утром иду еще 3 км до Смолят. Бабушка мне очень обрадовалась. Мы вместе целый день, а вечером она меня провожает до станции. У меня ведро картошки в мешке за спиной и около 10л молока в бидоне. Поезд в пять утра, но бабушка не может ждать, ей рано утром на работу, а еще возвращаться обратно. Приход поезда не обрадовал. Он занят новобранцами, которых везут на фронт. Все, кто был на вокзале, стали цепляться за поручни и кто посильнее забирались на крышу. Мне с моим грузом удалось пристроиться только на сцепном устройстве, да еще во время посадки не обошлось без хулиганства – подрезали одну лямку мешка. Еду - одна нога на лестнице, одна на муфте. Руки и ноги каменеют, но страха нет, только сил не хватает. Временами переставляю ноги, чувствую, как сдавливает ногу, смотрю – оступилась на втулку, от ужаса резко выдергиваю ногу, еще секунда и мне быть без ступни. После этого случая долго боюсь ездить на поездах, даже подходить близко. Наконец, Свердловск. Выхожу на станции Шарташ и иду по улице Куйбышева со своим очень ценным грузом домой. Усталость не чувствуется от мысли, что мои сестренки и мама сегодня поедят досыта. А утром выхожу на работу. И вот наступил день, когда ленинградцы стали уезжать домой. Много было пролито слез и нами и ими, привыкшими к нам и к нашему городу. Но дом есть дом. Сосед наш, Василий Александрович Рундквист, уехал последним вагоном, пока не отправил всех. Мы 4 года прожили в одной квартире, вместе переживали гибель их старшего сына, и нам было тяжело расставаться. Институтские стали возвращаться с фронта, большинство из них стали инвалидами.
Наступил незабываемый День Победы. Все сотрудники спешили в институт, поделиться новостью, так как не у всех было радио. Вечером было большое собрание в институте, и никто не спешил домой. Дирекция делала доклад, говорили о нашем институте, какую пользу принес наш труд для фронта. Слез было много, но и радость была неизмеримая. Так жили мы в военные и еще послевоенные годы при институте одной семьей. И хоть время было тяжелое, но мы умели радоваться самому малому, и сопереживать вместе.
После возвращения отца, семейная жизнь моих родителей не сложилась, он уехал, создал новую семью, и больше мы его не видели. Так наша мама, Анна Кузьмовна, подняла нас четверых одна, мы все работали, сама она работала, иногда на четырех работах…».
