Ершов Иван Александрович

Автор Евгений Ершов, ученик 11А класса МОУ СОШ №20 г.Саров Нижегородской области

Введение

Вот уже много лет, как окончилась Великая Отечественная война. Но раны этой войны не излечены. Еще живы те, кто помнит годы, опаленные военным временем. Одной из трагических страниц Великой Что это "по форме": эссе? учебное исследование? другое? Это должно быть отображено в названии страницы!

Статью необходимо переименовать- см. Имя статьи

Отечественной войны стала блокада Ленинграда. Моя работа посвящена блокадным детям и всем тем, кто жил в блокадном городе.

Ленинград

Город-герой. Его красота поражает в любое время года. Но на земле появились люди, именующиеся нацистами. Гитлер и его прихвостни нацелились на уничтожение Ленинграда и перебросили туда часть своих войск. «Мы должны стереть эту колыбель коммунизма, родину Революции, порождение красной заразы», - так говорил рейхсканцлер своим приближенным. Заместитель интенданта германской армии Цигельмайер предложил взять город в кольцо блокады. Так началась одна из самых страшных и жестоких страниц в истории Великой Отечественной войны. Страница, названная ленинградской блокадой. Бомбы свистели в воздухе, снаряды убивали людей, сокращались хлебные нормы, умирали люди… На подступах к городу погибали не только бойцы других городов, но и ленинградцы, защищавшие честь своего родного города, не жалея жизни. О блокаде Ленинграда я узнал не только из книг и телепередач. Мой дедушка Ершов Иван Александрович - житель блокадного Ленинграда. Именно его рассказы произвели на меня сильное впечатление и легли в основу моего сочинения. Он вспоминает (далее по тексту воспоминания выделены курсивом): Я родился в Ленинграде 20 января в роддоме на улице Садовой. До 1938 года наша семья из восьми человек жила на Канонерской улице. В связи с угрозой войны с Германией из города стали выселять лиц немецкой национальности, к которым имелись претензии органов контрразведки. Освободилась большая квартира на проспекте Римского- Корсакова на набережной канала Грибоедова, в которую мы переехали с двумя соседями. Они заняли отдельно две небольшие комнаты. Под этой квартирой в подвале было оборудовано бомбоубежище, оборудованное двухъярусными нарами, электроосвещением и водопроводом. Потолок был усилен стальными балками. Все это пригодилось жителям наших домов, построенных колодцем. Слева от дома - на площади Репина была главная проходная Адмиралтейского завода и кольцо трамваев, идущих в центр и к Кировскому заводу. Время было тревожное. В семьях и среди населения шли разговоры о скором начале войны. Но никто из ленинградцев даже не мог предположить, какие испытания выпадут им в 1941 году.

«Блокада - это моральное и физическое уродование человека, его души и тела. Человек опускается до животного.» Как возможно, например, убедить мать, чтобы она съела своего грудного ребенка? А такие случаи были. Конечно, не каждая женщина дойдет до такого состояния, но рассудок многих людей сдавал раньше, чем тело. И всему виной был голод. Люди не могли смириться с этим состоянием. Голод- это особое, животное состояние человеческого организма, когда все время хочется есть. Ты не можешь забыть о своем желудке. Это как зубная боль, только значительно хуже, ибо страдает не только желудок, но и мозг. Возвращение из этого состояния равносильно возврату из клинической смерти. Человек, который побывал там, в том состоянии, был по ту сторону нормальной жизни.

Ленинград защищали не только взрослые, но и дети. Они заменяли у станков своих ушедших на фронт родственников, прорывались на передовую, благо она была совсем рядом, партизанили. Война не различала взрослых и детей - перед ней все равны - ребенок и взрослый. Эта война отняла у них детство, лишила родительской ласки, уверенности в завтрашнем дне. Она перевела их в статус взрослых - ребята будто бы сразу вырастали лет на десять. Они становились угрюмыми, замкнутыми.

Начало войны в Ленинграде

Иван Александрович хорошо помнит начало войны, хотя ему было всего 8 лет. Он перешел во второй класс, но 1 сентября так и не сел за школьную парту. Началась Великая Отечественная война, разрушившая привычный ход событий. Жизни. 22 июня 1941 года в городе была ясная, теплая погода. Воскресенье. Жители еще с вечера субботы и рано утром устремились на вокзалы, чтобы уехать на дачи, в загородные парки и леса. Туда же уезжал и старший брат Михаил с друзьями по адмиралтейскому заводу, где они работали в одном коллективе. Меня не взяли к моему огорчению, но мне это запомнилось на всю жизнь- она 22 июня разломилась на мирное время дои Великую Отечественную войну после 12 часов дня. Каждого из нас ждала своя судьба: остаться в живых или погибнуть от бомб, снарядов, умереть голодной смертью, замерзнуть в домах, лишенных тепла, света и еды. С 11 часов утра начали по радио через короткие промежутки времени предупреждать о важном правительственном сообщении, которое будет предано в 12 часов. Дома радиотарелка работала, но еще громче раздавался голос диктора из черных рупоров, висящих на доме по соседству, где был продовольственный магазин. Народ стал туда подходить, собираться, и я уже не мог уйти с улицы. Люди были взволнованы, встревожены в ожидании вестей. Они забыли о своих делах, по которым спешили, торопились еще несколько минут назад. То, что мы услышали в 12 часов, было для всех, как удар или как взрыв. Война шла уже много часов- с 4 утра, на границе идут бои, умирают люди, наши советские граждане. Объявили мобилизацию, и это значит, что отец пойдет в третий раз пойдет воевать, и вновь против немцев. Пойдет брат 18 лет, призовут знакомых мужчин. И не все вернутся…То, что война против Германии будет тяжелой и длительной, никто не сомневался- так говорил мой отец, встречаясь со своими друзьями до войны. Я волей-неволей становился слушателем этих бесед о войне, и это отразилось на моем поведении на всю жизнь. Отца учить воевать было не нужно. Он умел и делал это лучше других. Ему сразу выдали винтовку Мосина 1891/30 года и патроны, так что через неделю он прислал весточку с передовой из армии прорыва. Мой отец уже воевал с Германией в Первую Мировую войну, а с 1918 года в гражданской войне охранял Николаевскую железную дорогу ( ныне Октябрьская) в районе станции Бологое. Только мы успели обжиться на новом месте, как началась война с Финляндией, и отец до лета 1940 года был на фронте, но вернулся домой с грустными мыслями о будущей войне. Он решил срочно перевезти дом, в котором мы жили, летом выезжая из Ленинграда на ст. Мга. По этой причине мы остались весной в городе. Остались, как оказалось, чтобы жить по законам фронта, блокады и окружения. 29 июля призвали старшего брата. Бронь сняли и отправили на учебный пункт ст. Володарка осваивать стрельбу из 45 мм пушки. Я с мамой несколько раз ездили к нему, но в августе их уже не застали. Немцы прорвали фронт, и они сразу стали фронтовиками. Я с братом встретился лишь в 1947 году перед его отъездом на Дальний Восток.( И.А. Ершов).

'Жизнь в блокаде'

Что же такое «блокада»? Ни в словарях, ни в справочниках не найти точного определения этого слова Полное определение могут сформулировать только те люди, которые пережили все эти ужасы. Но для дедушки, который восьмилетним мальчиком увидел блокаду, самым страшным воспоминанием стали бомбежки. Мирная жизнь осталась в прошлом. Изменился уклад жизни. Вся страна превратилась в военный лагерь, а особенно - Ленинград. - После этого нас бомбили часто и беспощадно. На заводе ремонтировали боевые корабли после возвращения из Прибалтики. В сквере у проходной поставили зенитки, затем поставили орудия. Они мешали бомбить на бреющем полете корабли и однажды на бреющем полете корабли и однажды один из самолетов начал сбрасывать бомбы на проспект, проскочив зенитки.

Взрыв первой бомбы расколол арку соседнего дома, вторая разорвалась напротив окон нашей квартиры и обрушила часть набережной канала. Я случайно оказался в простенке среднего окна, и осколки вместе с окнами пролетели через всю комнату, врезавшись в стену.Окна мы заделали с помощью ЖЭКа, а обвалившуюся часть набережной рабочие отгородили забором, который мы зимой всем домом разобрали и сожгли в буржуйках. Буржуйку топили всем, что горело: мебелью, книгами, собирали на развалинах разбомбленных домов. Надо отметить обязательно наших матерей, сестер, женщин и школьников. Их заслуги в обороне города. Немцы часто сбрасывали зажигательные бомбы на жилые дома. Так сгорел на пр. Маклина( сейчас Английский проспект) « Дом Сказок». Так он назывался за фасад, на котором цветной плиткой были изображены сказочные сюжеты и персонажи.'

С началом бомбардировок все заклеили крест-накрест полосками бумаги, ткани стекла окон. На чердаках установлены были бочки с водой, ящики с песком. Все стропила, обрешетку крыш обмазали глиной с известью. И все это делали наши матери, сестры и мы, школьники. Во время тревоги на чердаках дежурили по очереди жильцы дома. То ли она боялась за меня, то ли ей было спокойно, когда я был рядом. Освещения на чердаке не было, но когда начинался налёт, то загорались прожектора, стреляли зенитки, и становилось светлее. Изредка на наш дом падали зажигалки. Если они пробивали железо, то женщины хватали их клещами и бросали в ящики с песком, а если они загорались на крыше, то мы длинными шестами сдвигали их на карниз и сбрасывали вниз. Когда к городу с запада подошла линия фронта в августе 1941 года, в город хлынула огромная масса беженцев. Они шли по нашему проспекту сплошной массой от Нарвских ворот, день и ночь несколько дней. Вели детей, катили коляски. Среди них были мужчины молодые, в гражданской одежде. После их прохода к нам во двор стали приходить молодые мужчины, которые уговаривали нас, группу подростков, прочесывать подвалы и чердаки домов нашего квартала, которые мы знали хорошо и давно. По содержанию беседы мы понимали, что там могли собираться дезертиры, наводчики и шпионы, которые во время налетов ракетами указывали цели для бомбардировщиков. А целями были жилые кварталы, заводы, казармы моряков. Наши отцы, братья, знакомые были на фронте, и мы не могли допустить, чтобы кто-то прятался в это время в нашем районе. И мы старатель и с шумом обследовали все свои и чужие чердаки, сараи и подвалы, и с нашего квартала случаев подачи сигнала не было. Ворота во двор при тревоге запирались. Там под аркой всегда был дежурный. Когда дежурила мама, а потом старшая сестра, я всегда был рядом, как посыльный. Но во время дежурства в ночное время при налетах мы часто наблюдали полет ракет с домов противоположного берега в сторону морского экипажа и завода. Вероятно, в город с беженцами пришли и враги, но наш двор они избегали. Лишь один раз в нас двор вошел незнакомец, но мы встретили его криком: «Шпион! Шпион!», что он так быстро выскочил на улицу, на ходу прыгнул в проходящий мимо трамвай и уехал. Возможно, что он и не был шпионом, а приходил попрощаться с девушкой перед уходом на фронт. Но были так настроены и сердиты, что переубедить нас было невозможно. В августе 1941 года неожиданно наш проспект перегородила баррикада. Бригада мужчин и женщин остановили трамвай, оба вагона развернули поперек проспекта от набережной до домов, заложили мешками с песком, оставив амбразуры и узкий скрытый проход. Нам, юным обитателям дворов, она очень подошла для игры в войну. Но через неделю –две баррикаду разобрали, и трамваи пошли снова. Заводы работали, и нужно было рабочих возить на Кировский завод, да и на фронт до ноября 1941 года на трамвае тоже удобнее и легче было добираться. Фронт стал намертво. Немцы в город боялись входить. Решили взять на измор. Гитлер хотел затравить ленинградцев газами, но побоялся ответных действий.

Перед наступлением темноты в воздух на тросах поднимали аэростаты-заграждения. В нашем районе их было много, и немецкие самолеты стали летать выше, попадая под огонь зенитных орудий. Горячие осколки мы собрали на улице, во дворе и на крыше. Но наши игры кончились внезапно и надолго. ( Ершов И.А.) Несмотря на то, что город был осажден, и дети рано взрослели, все-таки в душе они оставались детьми. Наверное, защитным средством самосохранения являлась игра, хотя в скором времени для нее не осталось места в этом мире. Надвигалась зима.

Первая блокадная зима. Голод

Отключили электричество. Остановились трамваи и троллейбусы. Нормы выдачи хлеба снизили до 125 г детям и старикам. По карточкам других продуктов не давали. Что в этом хлебе было полезного - неизвестно, но муки не чувствовалось. Он был похож на глину. Наступил голод. Люди умирали десятками, шли и падали в снег у протоптанных тропинок. Пошли слухи о людоедстве. Пропадали дети, которые, как говорили, были упитанны. Мама у нас была верующей и очень осуждала это. Моя двоюродная сестра Ольга, которая работала в госпитале на Московском проспекте, после войны говорила мне, что она знала таких людей, говорила, что они не скрывали этого и выжили. В январе 1942 умерла мама. Спасая нас, она перестала есть свои 125 г хлеба. Пила много воды. Однажды ночью я услышал ее вскрик. А утром она не проснулась. Ее родная сестра Ольга пришла, зашила ее в простыню, погрузили на саночки и увезли в крематорий на Канонерскую улицу. Следом в госпитале на Исаакиевской площади умер смертельно раненный отец. Его похоронили на Пискаревском кладбище. Тогда же это был заросший кустарником пустырь. В феврале 1942 года умер брат Вася. Он уже не ходил, лежал. Был холодный, солнечный день, даже очень холодный. Мы вышли на полчаса к соседям, а он умер. Он всегда учился отлично и защищал меня, когда кто- нибудь пытался меня обидеть. Старший брат был на фронте, на Невском пятачке. От него ни слуху ни духу. Даже сообщить ему о том, что мы гибнем все по очереди, было невозможно. На улицу мы выходили за водой в соседний двор. Там из стены торчал кран и была вода.

В эти дни у сестры Шуры, когда она стояла в очереди за хлебом, какой-то мужчина вырвал хлебные карточки на нас всех и убежал. Догнать его у голодных людей и тем более у сестры 12 лет сил не было. Мы все неделю варили на буржуйке столярный клей, лепили из горчицы лепешки… Учитывая, что этот случай был не единичный, стали прикреплять людей к определенному магазину и указывать на карточках фамилии и адрес. У тети Оли умерла от голода старшая дочь Галя. Тетя работала на хлебозаводе. Ей тоже не посчастливилось уехать в 41-м году из Ленинграда. В дороге их поезд разбомбили, и она с девочками вернулась в город. Муж ее воевал, был ранен, и умер от смертельного ранения в госпитале в пос. Молочный под г. Горьким. Вспоминаю, как он уходил на фронт. Пришел к нам с рюкзаком. Показал нам гранату-«лимонку». До сих пор помню- овальную, зеленую, с глубокой нарезкой. Сказали, что винтовку он возьмет после убитого или раненого товарища в бою. В школе с 1 сентября до нового 1942 года мы учились. Но из-за частых тревог занимались в основном в подвале школы. Потом школу заняли под госпиталь, а нас перевели дальше. Но мы не стали в ней учиться. Не было сил ходить туда. Улицы были завалены снегом. Мои сестры, кроме младшей и я учились отлично и в это время много читали, чтобы не думать о еде. Хорошо помогало. Мучил холод, и мы на ночь ложились все под одни одеяла плотно. (Воспоминания моего дедушки И.А. Ершова). Горе пришло в каждую семью. На глазах у матерей и отцов умирали их сыновья и дочери, дети оставались без родителей, многие семьи вымирали полностью. Обессиленные голодом, измученные тяготами жизни в блокированном городе, ленинградцы показали, что мужество и стойкость советских людей беспредельны.

Ленинградские дети

Ленинградские дети… Когда звучали эти слова - на Урале и за Уралом, в Ташкенте и в Куйбышеве, в Алма-Ате, и во Фрунзе,- у человека сжималось сердце. Всем, особенно детям, принесла горе война. Но на этих обрушилось столько, что каждый с невольным чувством вины искал, чтобы хоть что-то снять с их детских плеч, переложить на себя. Навстречу бросался каждый человек в любом уголке земли… До какого-то момента они были как все дети - изобретательные, веселые. Играли осколками снарядов, прорывались на фронт, благо передовая близко - рукой подать. Азартно закидывали песком в своем дворе немецкие зажигалки, словно новогодние шутихи.

Дети-старички, безулыбчивые, молчаливые, вялые, всё понимающие и ничего не понимающие. Немцы, война, фашисты где-то там, за городом, да и сама блокада для маленьких детей оставалась понятием отвлеченным. Куда исчезли еда, близкие? Война для них не воплощалась в полицаях, чужой речи, как это было на оккупированных землях. Непросто было этим маленьким старичкам возвращаться в жизнь, к самим себе. Голод и дети, блокада и дети - самое большое преступление фашистов перед Ленинградом. Мучая голодом, убивая детей, они жалостью к детям пытали ленинградцев, дожидаясь, чтобы или вымерли ленинградцы, или защитники города сдадут его. Родные и близкие делились друг с другом своим мизерным кусочком хлеба, дети, получавшие в школе суп без вырезки талонов из продовольственной карточки, старались принести его своим родственникам. В Ленинграде с ноября 1941 года по 24 декабря- для детей и иждивенцев- 125 граммов, а с 25 декабря норма прибавилась почти вдвое- к тому времени половина города уже погибла. Тяжело было детям, перешагнувшим порог двенадцатилетия. На двенадцатом году жизни детская карточка заменялась иждивенческой. Ребенок становился взрослее, принимал активное участие в обезвреживании зажигательных бомб, брал на свои неокрепшие плечи часть тяжелых забот и обязанностей по дому, а паек его уменьшался. Лишая себя куска хлеба, родители поддерживали слабые силенки детей, но наносили тяжелые раны своему организму. Но время шло. Наступала весна 1942 года. На улице появились грузовики, которые собирали трупы людей, которые оттаивали из-под снега. Рабочие брали их и бросали в кузов навалом. Говорили, что их сжигают в печах кирпичных заводов.

Воспоминания И.А.Ершова:

К маю город стали убирать. Каждый, кто мог ходить, должен был отработать норму. Ее корректировали несколько раз и в конце концов довели до ста часов. На 1 мая прибавили норму хлеба и дали по сто грамм водки. Сестра обменяла ее на хлеб. Бутылка - на буханку хлеба. На газонах появилась трава. Все скверы были распределены между учреждениями и превратились в огороды. Частично разбиралась брусчатка. Огороды огораживались и круглосуточно охранялись. Росли на грядках типичные для севера растения: капуста, морковь, картофель и зелень. Как-то сестра послала меня нарвать травы для щей, но мои попытки сделать это с чужих участков ни к чему не привели. Даже дошел до Исаакиевского собора. Там огород был между собором и памятником Николаю Первому. Транспорт не ходил и пришлось вернуться ни с чем. Запомнился тот май и воздушным поединком нашего и немецкого истребителей в районе Балтийского вокзала. От нас это было хорошо видно. Они минут пятнадцать пытались друг друга сбить, кружили, раздавался треск пулеметов. И все же нашему не повезло. Летчик спустился на парашюте. Но однажды в конце мая произошло событие, которое нельзя забыть. Вдруг на проспекте раздались звонки трамвая. Мы уже отвыкли от этого, когда-то привычного звука. Мы, жители домов, выбежали на проспект, кто не мог ходить, подползали к окнам. По рельсам катил трамвай, а вожатый все звонил и звонил. Все улыбались, смеялись, поздравляли друг друга. Мы были спасены верой, что наступит перелом в этой беспросветной жизни. Это событие вдохнуло в нас такую силу, появилась такая уверенность, что нас не испугает ни враг, ни голод. Все сомнения ушли прочь. Мы были готовы бороться за жизнь с удвоенной силой.

И жизнь стала быстро меняться. В июне в нашей квартире появились какие-то женщины- волевые, уверенные и не голодные. Они переписали нас, а через несколько дней пришли и сказали, что нас уведут в детский дом. Если сестра Шура и маленькая Анечка не сопротивлялись, то я боролся с ними до потери сил. За эти тяжелые полгода, что мы пережили в тяжкую зиму 1942 года без родителей, мы сдружились, сплотились вокруг старшей сестры, и расставаться было и больно, и страшно.

А меня силой привели на Галерную улицу, что выходит к Медному Всаднику. Там был распределитель. Во дворе стоял вагон. Сверху дымила труба. С меня сняли одежду и поместили в эту душегубку, а выдали другую одежду - хуже моей, домашней. Я протестовал, обещал пожаловаться сестре, но никто нас, детей, не слушал. К вечеру меня отвели в детдом на Мойку. Все быстро нормализовалось. Ведь я рос в большой семье, и во дворе была большая компания. Трудностей влиться в коллектив у меня не было, и даже наоборот - я сдружился с теми, кто плохо переживал перемену в своей жизни. Наша дружба крепла с годами до последних дней, мы не теряли связи друг с другом. У нас оказались прекрасные воспитатели. Все они были работниками музеев, консерватории, Мариинского театра. Хабарова Вера Ивановна, директор- Гречишникова Лидия Александровна, Летошко Мария и Ефимия Федотовна и другие добрые учителя, научившие нас жить и быть полезными обществу. Учили по-доброму жить одной семьей, одними заботами. Жалели нас, прощали наши шалости, а мы не подводили их, учились старательно. У нас в Ленинграде были шефы детского дома: команда крейсера «Киров», что стоял у набережной Невы. Они приходили к нам в гости, мы к ним- на корабль.

Наш детский дом решили эвакуировать на Большую Землю, на Кавказ через Ладожское озеро. Другого пути не было. Но началась Сталинградская битва, и там стало плохо. Отъезд переносился, и нам так не хотелось уезжать. Мы знали, что блокаду скоро снимут, прорвут. Наши шефы-моряки своим видом, поведением, отвагой не давали сомневаться в этом и всех убедили, что так и будет, и очень скоро.

Да и город летом 1942 года стал другим. Все что-то делали, двигались. Отступила массовая смерть, заработал трамвай, и хотя ежедневно на несколько часов шли артиллерийские обстрелы, а ночью воздушные налеты, но они стали переноситься спокойнее. Правда, у немцев появились осадные орудия, и снаряды наносили большие разрушения. Корабли отвечали им огнем, и немцы замолкали.

Как-то и голод стал привычным. Нормы хлеба потихоньку прибавляли. В детдоме кормили. Как, я не помню. Конечно, по нормам, и мало, но так жили все жители города, армия и флот. Старший брат, воевавший на Невском пятачке, после войны говорил, что пищу им доставляли один раз в сутки через Неву и десять снарядов для его пушки. На крейсере мы видели, как кормят: пустые щи, где плавали кусочки капусты.

Нас все-таки решили увезти от греха подальше и поездом доставили нас на берег Ладожского озера. Но переправить сразу не смогли, хотя погода тогда стояла тихая. Что-то мешало - говорили, что в город идут продукты, что фашисты потопили баржу с людьми.

(С 22 ноября 1941 года начала действовать зимняя дорога, по которой доставлялось продовольствие в осажденный город, а из Ленинграда эвакуировали людей. Эту дорогу назвали Дорогой Жизни.)

На берегу мы впервые почувствовали, что в город идут продукты. Нас впервые за много месяцев покормили кашей с маслом и чаем с сахаром. Наконец, 18 июля, нас погрузили на баржу, и катер-буксир потянул нашу баржу на восток, под прикрытием корабля, на котором были пушка и пулеметы. Это был конец блокады для тех, кто в эту короткую ночь прощался с Ленинградом, кто на месяцы, кто на годы, а кто и навсегда.

И когда открылся путь по суше в город, многие, уже не ожидая конца войны, вернулись домой, чтобы работать, учиться и встретить Победу.

Вместо теплого юга нас привезли на прохладный север Ярославской области. В детском доме ребят и девочек держали только до 14 лет. Кто имел образование более пяти классов, направляли в ремесленные училища, а там ставили к станкам, и трудились «Все для фронта, все для Победы!» Кто к 14 годам имел образование менее 5 классов, тех отправляли в ФЗО, на различные предприятия и стройки. Редко кому удавалось окончит семь классов и учиться в техникумах, подрабатывая где придется на жизнь. Детский дом был на самообслуживании. Все время, кроме учебы, а летом целый день работали на подсобном хозяйстве, выращивали овощи, помогали колхозам в тереблении, расстилке льна. Зимой заготавливали дрова. Да мало ли дел было в войну!

Наш детский дом довольно быстро опустел, и его ликвидировали. Первыми, как только прорвали блокаду, уехали воспитатели и дирекция. Их ждали театры, музеи. Взрослые ребята работали на заводах, учились ремеслу. Остальные тоже подросли и начали самостоятельную жизнь. После войны стали возвращаться фронтовики и разобрали своих детей. Кого-то усыновили, удочерили родственники.

Заключение.

900 яростных, трагических и одновременно героических дней длилась блокада Ленинграда. Планам гитлеровского командования не суждено было сбыться. Город выстоял и победил. Вклад в эту победу внес каждый ленинградец, будь то ребенок, или взрослый, мужчина или женщина.

У каждого был свой спаситель.

Какое-то особое чувство заставляло вырвать человека из рук смерти в те минуты между жизнью и небытием. Довести до дома - по тем временам это был подвиг.

Спасались, спасая. И даже если умирали, то на своем последнем пути кого-то подняли.

Открывали других, открывали себя- с лучшей стороны. Блокадная жизнь, конечно, обнажила самые затаенные, самые скрытые пороки человеческие, которые в прошлом замаскировывались красивыми речами, умением понравиться. Бережно хранит Ленинград память о героях его обороны. Эта благодарная память увековечена в названиях улиц и площадей, в надписях на стенах домов, в монументах.

Но самые впечатляющие произведения искусства, самые высокие творческие взлеты их создателей не в силах затронуть душу сильнее, чем холмы братских могил на « печально- торжественном поле» Пискаревского кладбища.

А было ли у нас детство? В памяти навсегда останется Ленинград, который сохранил нам жизнь и дал путевку на будущее. Спасибо ему за это, и лучшие пожелания… (И.А Ершов).

На мой взгляд, дедушкины слова наиболее точно и емко передают отношение ленинградских детей к пережитому. Детство было украдено, но в памяти у выживших навсегда остался Ленинград, давший им путевку в жизнь, как самый лучший город на Земле.